Дверь с той стороны [Сборник] - Владимир Михайлов

— Почему вы решили, будто для меня имеет значение, что станет с этими людьми и чего не станет? Разве я не могу махнуть рукой и сказать: они сами хотели этого!

— Не можете. Потому что вы такой, какой вы есть. Будь вы другим человеком — как знать, может быть, и я повел бы дело по-другому.

— Вы так хорошо изучили меня?

— Разве вас нужно изучать? Вы — раскрытая книга. Достаточно было одного вашего поступка… Ваша любовь — или как бы ни называть это — не была секретом ни для кого. И вы отказались от нее, чтобы предотвратить осложнения. Из этого можно сделать только один вывод: вы всегда будете ощущать свою ответственность за корабль и за всех, находящихся на нем. Вы — человек долга, вы — капитан. Поэтому, я могу разговаривать с вами совершенно открыто. Если вы теперь скажете, что я прав в вашей оценке — я буду считать, что мы достигли договоренности.

— Раз вы так хорошо меня знаете, — сказал Устюг после паузы, — то должны понимать, что никакой договоренности мы с вами не достигнем.

После разговора с капитаном у Нарева возникло ощущение, что он натолкнулся на запертую дверь. Дверь надо было отворить. Приходилось подбирать ключи. Логика не помогла — капитан и сам был рационалистом. Следовало попробовать другой ключ — эмоциональный.

Писателя Нарев нашел за делом. Истомин мрачно проглядывал какие-то листки и рвал их, отправляя в открытый приемник утилизатора. Он кивнул Нареву на диван и продолжал заниматься своим делом.

— Что, метр, — сказал Нарев, доброжелательно улыбаясь, — судьба опять трясет нас? Только вы настроились поработать, как приходится складывать чемоданы. И на сей раз это моя вина.

Истомин махнул зажатым в пальцах листком.

— Кому нужна моя работа? — буркнул он.

— Слишком необычны условия: Но это не значит, что искусству тут нет места. Просто оно, быть может, должно принимать какие-то иные формы — в соответствии с условиями. Вы ведь не считаете формы абсолютными?

— Что вы, напротив! — оживился Истомин, которому давно уже не приходилось разговаривать на такие темы. А как жить без подобных разговоров?

— И, конечно, — продолжал Нарев, — людей в искусстве всегда будет прежде всего интересовать то, что непосредственно связано с их судьбой. Возьмем хотя бы наш сегодняшний день. Корабль отремонтирован, можно пуститься в путь. Все мы знаем — куда. Все зависит от экипажа, от капитана. Но капитан… У него своеобразный образ мышления.

Нарев вскочил и стремительно зашагал по каюте.

— Ведь нетрудно, кажется, понять: звезда, о которой я говорил, может представить громадный интерес не только для нас, но и для Земли. Если все будет так, как мы надеемся…

— А если нет? — негромко вставил Истомин.

— Если нет — то, во всяком случае, хуже не будет. Хотя бы потому, что хуже некуда. Так что мы можем только выиграть. Подумайте. Мы побываем вблизи звезды. Если есть планеты — высадимся. Установим контакт. Наладим связь с Землей. Кем будем мы после этого? Уже не кучкой потерпевших бедствие людей, но экспедицией, сделавшей колоссальные открытия! Небывалые! И если удастся возвратиться на Землю, мы вернемся не группой неврастеников, но экипажем героев! — Нарев остановился, засунул руки в карманы и вызывающе посмотрел на Истомина. — Стоит ли дело усилий?

— Да! — сказал Истомин взволнованно.

— Ну а он этого не понимает, — Нарев протянул руки, взял Истомина за плечи. — Дорогой друг, так напишите об этом! Вернее — расскажите: в наших условиях писатель вновь становится рапсодом — это к вопросу о форме. Расскажите, как вы умеете, убедите капитана — и не только мы, вся Земля будет благодарна вам! Подумайте: если эта звезда и ее планеты — из антивещества, то Земле представится единственная возможность установить с ними контакт. Случившаяся с нами беда станет, таким образом, редкой удачей для нашей цивилизации!

— Сюжет хорош, — сказал писатель. — Но он, к сожалению, не мой.

— Дорогой метр, берите его! Я ведь не литератор. Только вы сможете использовать его наилучшим образом. Подумайте: не об этом ли мечтают люди искусства — оказать конкретное и огромное влияние на развитие всего человечества! Ну, решайтесь!

Он все еще держал Истомина за плечи и настойчиво глядел ему в глаза. Истомин помедлил, потом кивнул.

— Вы правы, — сказал он. — И если я еще на что-то гожусь, мы добьемся результата.

— В добрый час, — сказал Нарев.

Штурмана Нарев нашел в рубке связи.

— Ну, вот, — сказал он. — Идея ваша не нашла применения. А жаль. Я убежден: это был наш шанс.

— Моя идея?

— Конечно! Это же вы натолкнули меня на мысль просмотреть дневники экспедиции! Но капитан никак не хочет согласиться.

— Капитан — хозяин на корабле, — сказал Луговой.

— Капитаны осторожны и положительны, — молвил Нарев. — Капитан в годах. Это хорошо. — Он сделал паузу. Хотя есть и свои отрицательные стороны. Возраст — значит недомогания… Кстати, а кто принимает командование, если капитан занедужит?

— Второй в экипаже — инженер, — сказал штурман медленно.

— У инженера хватает своих дел.

— Вести корабль он поручил бы мне. Если бы, конечно, решил действовать, не дожидаясь выздоровления капитана.

— Да, — сказал Нарев задумчиво. — Капитаны бывают в годах. А жаль. Ах, молодость — пора дерзаний…

Пора дерзаний, думал Луговой, оставшись в одиночестве. Дерзость. Дерзкий мальчишка. Почти хулиган. Но героические поступки совершают не маменькины сынки…

Старики хороши в привычных условиях. А стоит условиям измениться, как патриархи теряют ориентировку: сами-то они уже неспособны меняться. Нет гибкости. Хрящи окостенели.

Дерзкие — не трусы. Они принимают смелые решения. Смелое решение — начало всякого подвига.

Да.

На этот раз за обедом присутствовал капитан. Его попросили, и он пришел. Что-то должно было произойти, и Устюг решил: пусть лучше сейчас, чем в другое время — еще менее, быть может, подходящее.

Когда заговорил писатель, капитан не ощутил ничего плохого. На этот раз интуиция подвела его.

Истомин говорил негромко, опустив глаза, словно перед ним на полированной поверхности стола скользили картины, а он только пытался передать их словами.

Они приближались к Земле. Все осталось позади: дерзновенный бросок к звезде, часы ожидания, предчувствие разочарований — и внезапный взрыв радости, которая охватила даже самых уравновешенных, когда на первой же планете, попавшей в поле зрения экспедиции, были обнаружены несомненные признаки цивилизации.

Остались позади незабываемые встречи с обитателями планет, которые, хотя и не совсем походили на людей, однако, принципиально были близки к ним — не анатомически, конечно, и не физиологически, но по образу мышления, по взглядам на жизнь и ее пониманию. Навсегда запечатлелись в памяти первые попытки обмена мыслями, первые неудачи, еще и еще неудачи — и, наконец, успех.